История развития медицины в Европе в XVI-XIX вв. Часть 3

Каждый исторический период ознаменован, среди прочих событий, рядом научных открытий в разных сферах науки. В этом смысле преуспела и медицина, которая к описываемому периоду времени уже набрала обороты в своем стремительном развитии и достигла небывалых тогда еще масштабов и высот.

Медицинские науки в Европе в XVIIIстолетии

Естественная история, как бы ожидая, пока зарождающаяся химия добудет новые средства, которые откроют естествоиспытателям новое поле исследования, пошла иным путем. Наиболее яркие ее представители занялись согласованием и систематизацией научного материала, собранного со времен Возрождения.

Правда, немало естествоиспытателей, особенно зоологов, посвятило себя специальным монографическим исследованиям. Следует упомянуть работы Реомюра о насекомых (1734-1742), знаменитую «Анатомию ивовой гусеницы» («Anatomiedelachenilledusaule», 1760) Лионнэ, – плод его 20-летнего труда, наблюдения Антуана Пейсоннеля над кораллами (1756) и исследования Трамблэ о «Пресноводных полипах» (1744), содержавшие первые точные сведения о зоофитах. Но все эти имена бледнеют перед именем Бюффона (1707-1788).

Бюффон был сыном советника дижонского парламента. Любовь к естествознанию пробудилась в нем под влиянием бесед с одним английским ботаником, когда он путешествовал по Италии. С этого времени он стал деятельно заниматься естественными науками. 26 лет он был избран в Академию наук и издал множество разнообразных мемуаров и переводов. Будучи избранным Дюфеем в его преемники по управлению Королевским садом, он составил грандиозное сочинение, обессмертившее его имя.

Первые три тома «Естественной истории» («Histoiregénérale») – теория Земли, общие сведения о животных и описание человека – вышли в 1749 г.; следующие двенадцать, посвященные четвероногим – в 1753-1767 гг. За ними последовало десять томов о птицах и минералах (1771-1786) и семь томов дополнений (1774-1789), из которых пятый посвящен «Эпохам природы» (1779). На основании набросков Бюффона Ласепед окончил «Историю змей» (1789) и позднее по тому же плану составил «Историю рыб» и «Историю китообразных» (1799-1804). Описание беспозвоночных несомненно входило в первоначальный план Бюффона, но смерть помешала ему обработать этот отдел. Надо, впрочем, сказать, что сведения, которыми располагала тогда наука по этому отделу, были слишком недостаточны, чтобы на их основании можно было создавать плодотворный синтез.

Громадный труд, предпринятый великим французским натуралистом, был исполнен с помощью целого ряда сотрудников. В обработке отдела четвероногих Бюффону помогал Добантон, в обработке отдела птиц – Гэно де-Монбельяр, аббат Бексон, Соннини и др. Изучение рукописей Бюффона, хранившихся в Ботаническом саду, позволило точно определить степень участия этих сотрудников и рассеять легенды, сложившиеся насчет способов работы Бюффона. Оказалось, что множество страниц, наиболее славившихся великолепием стиля, принадлежат вовсе не ему. С другой стороны, можно установить, что он по нескольку раз переделывал свое произведение, и притом отнюдь не ради улучшения его формы, а либо для того, чтобы исправить текст согласно указаниям своих сотрудников, либо для того, чтобы поставить вопрос глубже.

Учение Бюффона по широте и блеску не уступает стилю его произведений. Как мыслитель – он ярко выраженная индивидуальность. Бюффон настаивал на единстве и непрерывности существ природы и принципиально противился всякой классификации, потому что она нарушает эту непрерывность. Он высказывался даже против учения о постоянстве видов, хотя и не мог убедительно доказать их изменчивости. Носителями жизни он считал органические молекулы, которые не возникают и не исчезают. Гениальной интуицией он сближает процесс размножения с процессом питания и во многих пунктах предвосхищает гипотезы Борде и особенно Биша. Он первый попытался точно определить естественное местонахождение каждого вида и таким образом заложил начало географии животных. Его же работы о человеческих расах положили начало антропологии и этнографии. Наконец теологическая система, изложенная им в «Эпохах природы», содержала все наиболее существенные черты воззрений Кювье. У Бюффона же последний заимствовал принцип корреляции органов, на котором основана палеонтологическая реставрация.

Другой француз, Адансон (1727-1806), автор «Естественной истории Сенегала» («HistoirenaturelleduSénégal», 1757) и «Растительных семейств» («Famillesesplantes», 1763) мечтал написать такое же сочинение, как «Естественная история» Бюффона, именно – «Энциклопедию природы», с классификацией существ, основанной на общем сходстве их типов. Если этот метод практически неосуществим и если различные признаки важны далеко не одинаково, то Адансону во всяком случае принадлежит та заслуга, что он точно определил ботанические семейства и во многих случаях превосходно описал их сходство и различие. Сама по себе эта идея была не нова. Уже Турнефор определил некоторые выдающиеся семейства, а Бернар Жюссье (1697-1777) в 759 г. расположил в систематическом порядке все растения Королевского сада. Идеи Бернара Жюссье были развиты его племянником Антуаном Роланом в целом ряде мемуаров, представленных Академии наук в период с 1773 по 1777 г. и в окончательной форме – в трактате «Роды растений» («Generaplantarum», 1789).

В ботанике этой эпохи полностью господствовала классификация Линнея, которую как искусственную часто противопоставляли так называемой естественной системе Жюссье. В действительности, однако, вполне естественная классификационная система вообще невозможна, и в этом отношении Бюффон был совершенно прав. Вопрос только в степени приближения. Линней, впрочем, отнюдь не выдавал тот порядок, который он установил, основываясь исключительно на свойствах цветка, за окончательный. Большое удобство этой классификации, представляющей собою по существу не что иное, как аналитический ключ, заключается в том, что она очень облегчает наименование растений. Помимо создания системы классификации Линней, руководясь необыкновенным чутьем к явлениям природы, произвел важные улучшения во всех отделах ботаники. Его двойная номенклатура утвердилась в науке навсегда. Описания видов, сделанные им в коротких и точных фразах, концентрирующих неизвестные или находившиеся в пренебрежении факты, навсегда останутся образцовыми.

Линней (1707-1778) учился в Упсале у Рудбека и Цельсия. По возвращении из путешествия в Лапландию он должен был из-за различных неприятностей покинуть отечество и переселиться в Голландию. Там один богатый любитель, Ж. Клуффорд, поручил ему свой сад в Гартокампе и снабдил его средствами для издания книг: «Система природы» («SystemaNaturae», 1735), обнимающей все три царства природы, «Основы ботаники» («Fundamentabotanica», 1737), «Лапландская флора» («FlorLapponica») и «Роды растений» («Generaplantarum», 1737). В Швецию он вернулся уже знаменитостью и был назначен лейб-медиком короля и профессором Упсальского университета. Здесь он дополнил своих исследования изданием книг «Философия ботаники» («Philosophiabotanica», 1751) и «Виды растений» («Speciesplantarum», 1753). У него было немало противников, но критика последних не повредила успехам его идей. Наибольшей страстностью отличались возражения знаменитого швейцарского физиолога Галлеля. Часто рассказывают, что Линней отомстил Бюффону за критические нападки против его идей тем, что назвал одно болотное растение именем bufonia. Это вряд ли верно, и мы имеем здесь дело просто со случайным совпадением имени Бюффона с латинским названием жабы (bufo).

К концу века долгое время находившаяся в состоянии младенчества минералогия сделала решительный шаг вперед. Главную роль сыграло здесь создание основ кристаллографии, за которое наука обязана аббату Аюи (1743-1822), брату Валентина Аюи, известного воспитателя слепых. Скромный ректор Наваррской школы Аюи представил свои мемуары Академии в 1781 г. В 1783 г. Академия открыла для него свои двери.

Физиология.Альберт Галлер (1708-1777), имя которого известно теперь только специалистам, при своей жизни пользовался в области истории животных и растений таким же авторитетом, как Линней и Бюффон. Он был учеником Бергаава, врачом в Берне и профессором в Геттингене (1735-1752). Из Геттингена он вернулся на родину и уже до смерти не покидал ее. Им написано громадное количество научных работ, не считая поэмы и трех политических романов.

Сочинения Галлера «Элементы физиологии» («Elementaphysiologiae», 1757-1766) оказало огромное влияние. И до сих пор ученые справляются в трудах Галлера по библиографии медицины, хирургии, анатомии и ботаники, так как начитанность швейцарского ученого была изумительна. Главным его открытием является установление различия между раздражимостью тканей и восприимчивостью.

Кроме Галлера, в физиологии животных можно назвать лишь несколько второстепенных имен, вроде, например, француза Вик д’Азир. Единственное исключение составляет итальянский ученый Спалланцани (1729-1799). Последнему принадлежал ряд не столько оригинальных, сколько полезных исследований о кровообращении, дыхании и пищеварении. Наиболее известное его сочинение посвящено «Маленьким инфузорным животным» («Animalculesinfusories», 1767), открытым около 1747 г. англичанином Нидгэмом, католическим священником, защищавшим идею самопроизвольного зарождения инфузорий. Спалланцани в противовес этому выдвигал гипотезу о предварительном существовании инфузорных зародышей.

Наиболее выдающийся результат, достигнутый в физиологии животных, был связан с весьма неполной еще теорией дыхания, предложенной Лавуазье. С этих пор важность химических исследований для физиологии была признана бесспорной.

В ботанике соответствующее открытие (т.е. установление факта разложения листьями углекислоты и выделения кислорода), которое предчувствовал еще Пристлей, было сделано в 1783 г. женевцем Сенебье (1742-1809). Этим на некоторое время были закончены исследования о циркуляции растительных соков. Важнейшим из этих исследований являются работы англичанина Гэльса, опубликованные в книге «Растительная статика» («Vegetablestatics», 1737) и посвященные изучению сил давления, испарения и поглощения. Наряду с ними стоят исследования француза Дюамеля де-Монсо «Физика деревьев» («Physiquedesarbres», 1758). Последний, вопреки теории женевца Бонне, впервые доказал различие между ролью восходящего и нисходящего соков.

Первые правильные мысли относительно оплодотворения растений были высказаны Себастьяном Вайаном в 1717 г. при чтении им курса лекций в Ботаническом саду. Однако мысль о раздельнополости растений оспаривалась приблизительно до середины XVIII столетия. Одной из главных заслуг Линнея является то, что благодаря его трудам она окончательно восторжествовала.

Медицина и хирургия.После Бергаава и Гофмана в медицине сложились новые системы, разделившие теоретиков на различные лагери и постепенно занявшие место старых иатрохимических и иатромеханических теорий. Создатель флогистики Шталь положил основание витализму, или анимизму, т.е. объяснению явлений, совершающихся в живом организме, вмешательством нематериальных, психических сил. Во Франции эти идеи были частично восприняты Борде (1722-1776). Последний защищал главным образом ту идею, что законов механики и химии недостаточно для объяснения жизненных функций и допускал для каждого органа наличие особой силы, которую обозначил общим именем чувствительности. В Монпелье аналогичную теорию энергично защищал Бартез (1734-1802), строго отделявший законы жизненных явлений от законов неорганических процессов. В отличие от Шталя он допускал, что жизненное начало не тождественно с душой. В Англии шотландец Джон Броун (1736-1788) также основал школу, существовавшую не так долго, как витализм, но пользовавшуюся некоторое время успехом и во всяком случае значительно ускорившую развитие терапии. Броунисты определили жизненную силу как возбудимость и попытались свести задачи медицины к задаче увеличения или уменьшения этой силы, сообразно тому, вызвана ли болезнь ее избытком (стенизм) или недостатком (астенизм). Глава школы считал, что большинство болезней вызывается именно второй причиной. Поэтому он рекомендовал главным образом применение возбуждающих средств. Наоборот, итальянец Разори (1766-1837) рекомендовал успокаивающие. Наряду с этими теориями едва ли стоит упомянуть систему Месмера (1733-1815), основанную на небольшом количестве подмеченных им странных явлений с примесью фантастических гипотез и немалой доли шарлатанства. Вместо лекарств Месмер употреблял наружные средства, действовавшие по его словам на жидкость, специально присущую одушевленным существам и похожую на ту, которой объяснялись явления магнетизма.

Главным завоеванием медицины XVIII столетия было открытие Дженнером (1749-1823) предохранительных прививок оспы. Он начал применять свою прививку в 1796 г. В течение же XVIII столетия для предохранения от оспы пытались применять прививку оспенного яда – восточное средство, вывезенное в 1721 г. из Константинополя леди Монтак в Англию и оттуда медленно распространявшееся по континенту. Во Франции медицинскому факультету пришлось иметь суждение по поводу действительности этого средства лишь в 1764 г. (он высказался в пользу его). Людовик XV, которому суждено было умереть от оспы, отказался сделать себе прививку.

В области хирургии мы не можем назвать ни одного крупного имени. Французская школа, пришедшая в расстройство вследствие тяжбы медицинского факультета с Сен-Комской корпорацией, окончившейся победой первого, после учреждения Королевской хирургической академии (1731) блистательно возродилась. Открытие Королевской хирургической академии было исходатайствовано состоявшим при особе короля Марешалем. Издававшиеся Академией записки представляли собою превосходное описание инструментов и наблюдений. Силами одного человека такие результаты не могли бы быть достигнуты. Читавшиеся в Академии курсы начали привлекать иностранцев, и парижские методы стали быстро распространяться в остальных европейских школах. Италия и Англия соперничали с Францией, тогда как Германия несколько отстала. Два английских ученых Уильям Гентер (1718-1783) и Джон (1728-1793), особенно второй, мастерски разработавший все отрасли хирургии, оставили после себя значительные произведения. Из французских хирургов наиболее выдающимся был Луи (1723-1794), секретарь Академии, и Дезо (1744-1795), новатор, учитель Биша.

В общем медицина окончательно освободилась от рутины и по примеру естественных наук стала проявлять склонность к выработке рациональной системы. Хотя борющиеся в ней в это время и позже теории основываются еще на недостаточном опыте, она во всяком случае минула стадию наивного эмпиризма. С другой стороны, благодаря новым открытиям в химии, прямо применимым к фармации, значительно изменилась и улучшилась фармакопея. Наконец, хирургия стала развиваться рука об руку с физиологией.

Общие черты научного движения вXVIIIвеке

В обрисованной нами картине научного движения недостает еще одной существенной черты. Естествознание этой эпохи неизменно называлось философией, и все, кто занимался изучением законов природы, называли себя философами. Таким образом, это имя применялось, можно сказать, ко всем ученым. Не было даже ни одного математика, который ограничивался бы одной своей специальной наукой. Что же касается прочих специальностей, то хотя они и были уже достаточно дифференцированы и, хотя этот процесс дифференциации продолжался, – они с самого начала предполагали принятие некоторых общих концепций.

Резкая грань, образовавшаяся в конце XVI столетия между математикой и физикой, с одной стороны, и естествознанием – с другой, сглаживалась все сильнее и сильнее. Успехи химии, даже при господстве ошибочной системы Шталя, постепенно заполнили пробел. Лаплас принял участие в опытах Лавуазье над животной теплотой и дыханием, т.е. в важнейшем физиологическом открытии, которое было сделано после открытия кровообращения. Ученый XVIII столетия не мог быть всеведущим, но, признав себя наследником древних философов, он считал подвластными себе все философские вопросы. В своих «Письмах к немецкой принцессе» Эйлер с совершенно одинаковым правом считал для себя возможным как обсуждение теории силлогизма, так физических гипотез об истечении и волнообразных колебаниях.

Однако, наряду с учеными в собственном смысле этого слова, в XVIII столетии действовала группа мыслителей и писателей, которых мы теперь называем именно философами, потому что они специально занимались как общими вопросами, так и вопросами, касающимися социальной и моральной жизни человека. Между ними и учеными, конечно, нельзя провести резкого различия. Получив литературное образование, подобного Вольтеру или Дидро, они увлекались естественными науками и пытались их популяризировать. Либо, получив естественно-научное образование, подобно медику Ламеттри или Гольбаху, они переносили в общую картину мира и в сферу социальных отношений механические теории, воцарившиеся в физике.

Тенденции, которые проводились различными учеными или философами, разумеется, не были тождественными. Одни оставались религиозными, другие ограничивались простым деизмом, третьи же доходили до атеизма. Но у всех их была некоторая точка соприкосновения, все равно, провозглашали ли они ее вслух или же признавали молча. Все они стояли за свободу мысли и пера, все стояли за общественный прогресс и все признавали, что для этого достаточно одной науки.

В этом отношении XVIII столетие стоит в резком противоречии с XVII, когда даже наиболее смелые мыслители, за весьма редкими исключениями, преклонялись перед религиозными догмами, когда философ, наиболее глубоко изучивший социальные вопросы, – Гоббс – практически отстаивал деспотизм. После крайностей этой правительственной системы реакция во Франции была неизбежной. Но следует признать, что первоначальный толчок был дан из Англии, где прекращение революционного движения, наряду с гораздо большей свободой, чем та, которою пользовались континентальные народы, породило общий скептицизм, под прикрытием которого нападки на религию могли возобновиться совершенно беспрепятственно.

Как известно, Вольтер был одним из главных деятелей передачи на материк тех идей, с которыми он познакомился в Англии и которые настойчиво пропагандировал всю жизнь. Его «Письма об Англии» являются прежде всего изложением философии Ньютона, т.е. ньютоновой космологической системы. Вольтер старался обеспечить этой системе торжество над картезианским учением, которое приобрело во Франции множество горячих защитников и в конце концов проникло в учебные заведения.

Дидро в качестве одной из основных задач своей «Энциклопедии» выставил программу детального систематического описания всех приемов и средств, употребляемых в искусствах и ремеслах. Эта задача и была им осуществлена. Имя Дидро также не должно быть забыто в истории науки, как и имя Вольтера.

Нам нет надобности останавливаться на возникновении чисто материалистических учений, представляющих собою крайнее крыло всего этого умственного движения. По существу эти учения знаменовали собою то убеждение ученых XVIII столетия, что для науки не существует недоступных областей. Полное знание природы должно вести к такому же знанию человеческого общества. К этому нужно прибавить, что уже существовала целая группа социальных вопросов, относительно которых единодушно признавалось, что они полностью доступны научному исследованию. Разработке этих вопросов посвятила себя школа физиократов, заложившая первые основы политической экономии.

Движение, перешедшее из Англии во Францию, скоро распространилось и по значительной части остальной Европы. Только Италия, Испания и Австрия не были им захвачены. Однако они остались также в стороне и от научного движения, которое, как мы это пытались доказать, было связано с охарактеризованными идеями.

Только два человека в Европе пошли против течения. Своим могучим влиянием они заставили его несколько уклониться в сторону и сохранить одну область, которая отныне стала считаться достоянием философии, вполне отделившейся от науки.

Когда Руссо со своей анафемой на цивилизацию, которой все гордились, и своим презрением к тому, что ценилось наиболее высоко, появился среди французских философов, он произвел такое же впечатление, какое в древней Греции произвел Сократ, выступивший среди софистов. Сначала он забавлял, потом наскучил и в конце концов возбудил неприязнь. Но его пламенное слово гремело далеко, и последователи, которых оно вдохновляло, должны были скоро доказать, что день, когда наука станет управлять миром, еще далек.

Еще до этого грозного опыта Кант, пробудившись от «долгого догматического сна», в который была погружена Германия, подверг критике принципы познания и человеческий разум, т.е. созданную последним науку. Он теоретически очертил ей те рамки, преступая за которые она не сможет создавать ничего, кроме иллюзий*.

* Следует, впрочем, заметить, что ни Руссо, ни Кант не восставали против изучения природы и что не они положили начало тому прискорбному расколу между наукой и философией, который особенно резко обнаружился во Франции. Руссо длительно изучал ботанику, а Кант бесспорно является крупной величиной, как ученый в узком смысле этого слова.

Такова была в основных своих чертах эволюция человеческой мысли в XVIII столетии. Если мы пожелаем теперь охарактеризовать пройденный путь более детально, то легко сможем заметить, что развитие науки следовало некоторому общеисторическому закону.

За всякой творческой эпохой, подобной XVII столетию, всегда следует период, когда нормально раскрываются следствия принципов, выдвинутых гением новаторов. В подобные периоды индивидуальные усилия скорее расходятся, чем сосредоточиваются в стремлении к одной цели, ибо главная задача заключается в идущем по всем направлениям исследовании, до какого пункта может вести применение нового метода. Конечным этапом развития являются попытки привести добытые результаты в единую систему, – работа, для которой нужны не меньшие таланты, чем для открытия новых путей, но таланты иного рода. Удовлетворяя потребностям исследования, подобная систематизация в свою очередь может привести либо к временной приостановке научного развития, как это случилось в античном мире, либо к изменению общего направления, когда, как это имело место в конце XVIII и в начале XIX столетий, с моментом ее совпадает благодетельный новаторский толчок.

В области чистой математики и теоретической механики открытия Лейбница были резюмированы Лагранжем; в области астрономии итогом успехов, достигнутых со времени Ньютона, явилась «Небесная механика» Лапласа. Наконец, обширная «История математики» Монтюкла (1725-1799), которая по своему значению, разумеется, не может быть поставлена в один ряд с только что упомянутыми работами, также представляла собою плод того стремления к систематизации, о котором мы говорим.

Аналогичное стремление в естественных науках обнаружилось еще несколько ранее – с середины XVIII столетия. Гений Бюффона, Линнея, Галлера и др. в этот период стремился охватить всю совокупность знаний о живой природе.

Но особенное значение имела эта эпоха для физики и химии. Это был период их самого плодотворного развития. Открытия в области электричества положили в физике начало движению, которое получило в дальнейшем огромное развитие. Динамическое электричество еще не было известно, и ему предстояло совершить целую революцию. Должно было пройти еще почти полстолетия, пока сделалась возможной постановка вопроса о единстве физических сил. Неудачная попытка Шталя являлась для химии прелюдией творческой эпохи Лавуазье. Все умственное развитие было направлено к совершенно определенной цели. Науки следовали естественному пути и развивались так быстро и правильно, что мысль ученых начала ясно различать этот порядок и замечать связь между различными научными дисциплинами.