Илья Ильич Мечников: научная деятельность в Одессе и причины отъезда за границу

Пожалуй, одной из самых замечательных работ о таких корифеях современной научной медицины, как И.И. Мечников, И.М. Сеченов и другие, являются мемуары историка, краеведа, внучатого племянника одного из основателей Одессы и просто знаменитого одессита Александра Михайловича де Рибаса, которые были опубликованы им в 1913 году в книге «Старая Одесса. Исторические очерки и воспоминания», и которые мы исключительно в просветительских целях и в полном объеме решили опубликовать в нашем вестнике.Нельзя не отметить тот особый трепет, с которым автор вспоминает золотое время науки в Одессе, и одесский колорит этого повествования, что также составляет емубольшую ценность. Вообще эта книга открывает множество интереснейших исторических фактов об Одессе, но ввиду тематики нашего вестника мы ограничимся вопросом истории медицины. В своих воспоминаниях А.М. де Рибас рассказывает, в частности, о светилах одесской научной медицины XIXвека, профессорах И.И. Мечникове (с географией его научной деятельности), И.М. Сеченове, Г.Н. Минхе, О.О. Мочутковском и других ученых, внесших выдающийся вклад в научную медицину – как одесскую, так и европейскую, и вообще мировую, – и написавших золотые страницы ее истории.

«Итакъ, нашъ дорогой Илья Ильичъ, гордость Одессы, профессоръ-естественникъ Новороссійского университета, а ныне научное светило Европы – Илья Ильичъ Мечниковъ, завернувшій изъ Стокгольма въ Россію, чтобы повидаться съ роднымъ себе по генію Л.Н. Толстымъ сообщить ему секретъ прожить еще сто летъ – Илья Ильичъ отсюда изъ Ясной Поляны едетъ по железной дороге прямо въ Испанію, а потомъ въ Кембриджъ и оттуда назадь къ себе… въ Парижъ!

– А Одесса? И какъ же мы? Неужели почтенный профессоръ насъ минуетъ? Но, ведь, это не только будетъ обидно для насъ, но и неудобно для самого Ильи Ильича. Ведь, отсюда въ Испанію по морю – прямо изъ Одессы до Барцелоны – гораздо пріятнее ехать, нежели в жару по сухому пути. Да, кстати, между Одессою и Барцелоною И.И. могъ бы остановиться въ Неаполе, чтобы посетить те места, где онъ съ женою проводилъ долгіе счастливые месяцы въ совместномъ изученіи подводнаго міра животныхъ. Право, И.И., заезжайте къ намъ въ Одессу! Вы ея не узнаете, но найдете въ ней много людей, которые еще помнятъ о васъ и дорожатъ и гордятся вами. Вы заезжайте къ намъ, какъ къ себе, въ тотъ городъ, где вы провели двадцать лучшихъ летъ вашей жизни. Лучшихъ летъ? Да, конечно, потому что здесь, въ Одессе, зародились ваши лучшія научныя мысли, потому что вы тогда были молоды и не нуждались въ секрете долгой жизни и потому, что здесь, въ Одессе, были ваши лучшіе друзья Сеченовъ, Минхъ, Леонтовичъ, Орбинскій, Яхненко, Мочутковскій и другіе. И поверьте, Одесса васъ встретитъ какъ своего, съ великою радостью и искреннею теплотою. Слишкомъ живы еще въ ней воспоминанія о той золотой поре расцвета естественныхъ наукъ в Россіи, лучшимъ соцветіемъ котораго былъ нашъ Новороссійскій университетъ и лучшимъ его украшеніемъ были вы.

Илья Ильичъ перевелся къ намъ изъ Петербурга въ конце 60-хъ годовъ и отдалънамъ 20 слишкомъ летъ научной и общественной деятельности. Онъ покинулъ Одессу въ 1889 году, оставивь постъ заведующаго городскою бактеріологической станціей, которую самъ же создалъ. Мечниковъ былъ всегда крайне свободолюбивымъ и вследствіе этого немножко непоседливымъ. Онъ постоянно переезжалъ съ места на место, ища лучшихъ условій для своей научной деятельности и даже, будучи профессоромъ Новороссійскаго университета, онъ подолгу отлучался изъ Одессы въ научныя командировки въ Италію, Германію, Францію. Такъ какъ онъ везде былъ желаннымъ гостемъ и везде ему предоставлялись наибольшія удобства для его работы, то неудивительно, что Илья Ильичъ, разочаровавшись въ Одессе, легко нашелъ въ Париже (въ институте Пастера) пріютъ для своего живого, рабочаго генія.

Но было время, когда Мечниковъ горячо любилъ Одессу и верилъ въ нее. Онъ предпочелъ профессуру въ Одессе многимъ сделаннымъ ему блестящимъ предложеніямъ въ Петербурге и тот часъ по переезде къ намъ, освоившись со светлымъ духомъ, царившимъ тогда въ нашемъ университете, сталъ звать сюда на работу и своихъ ученыхъ друзей. По предложенію Мечникова былъ приглашенъ въ Новороссійскій университетъ въ 1876 году его ближайшій другъ, знаменитый физіологъ Иванъ Михайловичъ Сеченовъ. Сеченовъ состоялъ тогда, въ званіи доктора медицины, преподавателемъ въ медико-хирургической академіи; но тамъ не было простора для его смелыхъ работъ по физіологіи, и когда Мечниковъ сообщилъ ему, что здесь, въ Одессе, онъ будетъ иметь полную свободу для пропагандированія своихъ научныхъ мыслей, то онъ съ радостью принялъ сделанное ему предложеніе. Насколько Сеченовъ былъ тогда увлекающимся и молодымъ и какого чуднагомненія были тогда ученые о нашемъ университете, можно судить по письму Сеченова къ профессору Леонтовичу (въ 1870 году), въ которомъ онъ выражалъ согласіе перейти въ Новороссійскій университетъ на какой угодно окладъ и въ какомъ угодно званіи, такъ какъ «единственнымъ мотивомъ, продиктовавшимъ ему высказанное решеніе, было желаніе сохранить дорогую для него возможность служить делу развитія русской молодежи».

Предоставляю людямъ, более компетентнымъ, нежели я, сопоставить эти золотыя слова, смыслу которыхъ Сеченовъ никогда не изменилъ, съ темъ,  какъ думаютъ и поступаютъ многіе наши современные ученые. Могу засвидетельствовать лишь, что въ былые годы въ Одессе доминирующей нотой въ работахъ почти всехъ профессоровъ всехъ факультетовъ звучала любовь къ науке и энтузіазмъ. Мечниковъ и Сеченовъ, въ частности, являли живой примеръ безкорыстія и самоотверженія. Вы читали, конечно, о томъ, сделанномъ Мечниковымъ въ Петербуре сенсаціонномъ сообщеніи, что онъ прививалъ себе, а также профессору Минху и доктору Мочутковскому брюшной тифъ, чтобы проследить на себе за ходомъ его развитія. Но вы не знали, можетъ быть, что этотъ удивительный опытъ былъ произведенъ въ Одессе и что его иниціатива принадлежала удивительному человеку, доктору Минху, бывшему въ 70-х годах прозекторомъ нашей городской больницы. Этого доктора Минха, впоследствіи прославившагося многими работами по вопросу о заразныхъ болезняхъ, не надо было, какъ говорится, хлебомъ кормить – подавай лишь ему сибирскую язву, тифъ, проказу или какую-нибудь еще худшую болячку и онъ съ какимъ-то особеннымъ наслажденіемъ возился во внутренностяхъ зараженнаго трупа, съ энтузіазмомъ передавая друзьямъ о сделанныхъ имъ открытіяхъ. – Кстати сказать, когда Мечниковъчиталъ въ Петербурге свой знаменитый докладъ о тифе, въ которомъ сообщилъ, что Европа выписываетъ русскихъ клоповъ, чтобы изучить на нихъ причину продолжающихся въ Россіи эпидемій тифа, онъ, вероятно, вспомнилъ, что его другъ Григорій Николаевичъ Минхъ еще въ 1877 году издалъ въ Одессе брошюру на ту-же тему подъ названіемъ: «О высокомъвероятіи переноса возвратнаго и сыпного тифа посредствомъ насекомыхъ».

– Такъ какъ же вы, дорогой Илья Ильичъ, не заглянете къ намъ въ Одессу по пути въ Испанію, къ намъ, где когда-то вамъ было такъ хорошо среди такихъ-же самоотверженныхъ, какъ и вы, труженниковъ науки?–  А помните-ли вы тотъ избытокъ силъ и знаній, которымъ вы и ваши товарищи были полны и для котораго не было достаточно простора въстенахъ нашего университета, тотъ избытокъ, ради котораго вы решили выйти за пределы вашихъкафедръ, чтобы отдавать свою науку не однимъ лишь студентамъ университета, но и остальной одесской молодежи, жаждавшей вашего живого слова?

По мысли Сеченова и Мечникова, былъ прочитанъ въ Одессе въ средине 70-х годовъ кругъ публичныхъ лекцій по различнымъ отраслямъ естественныхъ наукъ, особенность которыхъ заключалась въ томъ, что профессора-лекторы читали неподготовленной молодежи не элементарныя основы своихъ предметовъ, а, въ популярной форме, последніе выводы своихъ наукъ. Молодежь была тогда понятлива и быстро осваивалась съ трудными по теме, но легкими по ясности изложенія лекціями. Впрочемъ, читались эти публичныя лекціи тогда съ какимъ-то особеннымъ увлеченіемъ, какъ будто профессора сознавали, что ихъ знанія принадлежали не имъ, а составляли общее, народное, достояніе.

Я не могу забыть аудиторіи (въ зданіи университета, что на Преображенской) въ дни этихъ лекцій, когда не имевшая дипломовъ многочисленная одесская молодежь взбиралась съ каким-то священнымъ ужасомъ на высокія скамьи амфитеатра и когда этой молодежи не верилось, что вотъ сейчасъ профессоръ взойдетъ на кафедру ради нея, чтобы поделиться съ нею, непосвященною, тайнами своего знанія. Какъ хороши, какъ интересны, какъ увлекательны были эти лекціи! Сеченовъ съ его новыми мыслями о рефлексахъ человеческаго мозга, смотревшій на распространеніе физіологическихъ данныхъ, какъ на общественное дело, ровный, точный, убежденный; Мечниковъ, не бывшій еще тогда такимъ растрепаннымъ, какъ изображаютъ его теперь, но уже съ длинными волосами и въ очкахъ, съ порывистыми движеніями, читавшій объ эмбріологіи (какимъ новымъ и страннымъ звучало тогда это слово!) и творившій свою науку здесь же на лекціи, самъ восхищаясь своимъ открытіямъ. Головкинскій – профессоръ геологіи – съ его мечтами о будущности нашего земного шара. Астрономъ Блокъ, рисовавшій меломъ по черной доске карту звезднаго неба, читавшій красиво и поэтично. Вериго, профессоръ химіи, спокойный, настойчивый, врагъ фальсификаціи не только въ продуктахъ жизни, но въ способахъ изложенія своихъ лекцій. Шведовъ, профессоръ физики, красивый, ровный, мало увлекавшій аудиторію, потому, что мало въ нее верилъ. И Вальцъ, суетливый, неряшливый, безалаберный, страстный обожатель своего предмета – ботаники, неустанный лекторъ где хотите и очень часто при пустыхъ аудиторіяхъ, почти всегда въ состояніи невменяемости, алкоголикъ, мученикъ. Онъ говорилъ сильно въ носъ, мало понятно, но чувствовалось, что онъ глубоко любилъ природу, и было обидно, что его старанія увлечь слушателей и пріобщить ихъ къ своему культу оставались тщетными.

Большую, неизгладимую из памяти одесситовъ, услугу оказалънамъ Мечниковъ этими лекціями – не столько фактомъ устройства этихъ лекцій, которыя, будемъ надеяться, могутъ быть когда-нибудь возобновлены у насъ съ новымъ составомъ профессоровъ, сколько той жизненностью и любовью, которыя онъ самъ вдохнулъ въ нихъ своимъ примеромъ и которыя воскресить будетъ не такъ-то легко. Эту жизненность, неисчерпаемую, какъ эманаціирадія, Илья Ильичъ продолжаетъ сохранять и расточать и теперь еще, где-бы онъ ни работалъ.

Въ Одессе, вокругъ Мечникова и Сеченова, было много людей, зараженныхъ ихъ научною энергіею, и даже такихъ людей, которые никакого непосредственнаго касательства къ науке не имели. Однимъ изъ ихъ близкихъ друзей былъ известный общественный деятель Семенъ Степановичъ Яхненко. Бывшій городской голова, потомъ членъ управы при реформированной думе, Яхненко отличался крупнымъ, яснымъ умомъ и неутомимою энергіею. Онъ верилъ въ силу русскаго генія и хотелъ, чтобы одесское городское хозяйство велось собственными силами и средствами, не прибегая ни къ чужимъ людямъ, ни къ чужимъ деньгамъ. Эти мечтанія его не сбылись, какъ и многіе другіе его личные планы. Но онъ находилъ утешеніе въ научныхъ успехахъ своихъ друзей, успехахъ, которымъ онъ и самъ содействовалъ посильно. – Иванъ Михайловичъ Сеченовъ увлекался тогда своими опытами надъ нервною системою лягушекъ. Ему нужны были многія сотни этихъ лягушекъ, и вотъ Семенъ Степановичъ взялся доставлять ихъ Сеченову изъ своего именія близъ Тирасполя – Косоговки. Любопытно было встречаться съ Яненко въ поезде, когда онъ, спеша въ Одессу, въ управу, безъ галстуха, который онъ, по обыкновенію, забылъ надеть, тщательно берегъ огромную корзину, изо всехъ щелей которой выглядывали испуганныя очи невольныхъ жертвъ науки. Случалось и такъ, что, воспользовавшись разговоромъ  Яхненко съ попутчикомъ о городскомъ хозяйстве, его лягушки расползались изъ корзины въ разныя стороны и производили переполохъ въ вагоне своими безпорядочными прыжками подъ ноги публики или подъ юбки дамъ. Все принимались за ловлю беглецовъ при общемъ хохоте… По пути въ управу Яхненко завозилъ Сеченову техъ несчастныхъ, которыя не успели возвратиться въ свое родное болото…

…– Неужели, дорогой Илья Ильичъ, все эти воспоминанія не тронутъ васъ и не побудятъ заглянуть къ намъ хоть не на долго? Конечно, многіе ваши одесскіе друзья уже умерли, Одесса стала совсемъ другою, вы многаго не найдете здесь изъ того, что вы сами здесь создали – ну, хотя бы оставленныхъ вами здесь традицій, неизвестно, где затерявшихся; но все-же Одесса еще на своемъ месте, въ ней есть скрытыя культурныя силы, есть старожилы, и она вся, въ общемъ, такая-же ваша теперь, какою была и раньше. И если вы, продолжая свою экспериментальную деятельность на благо человечества, будете нуждаться, такъ же какъ Сеченовъ, въ экземплярахъ для вивисекціи, то помните, что вы найдете ихъ у насъ въ изобиліи, въ особенности изъ класса земноводныхъ и пресмыкающихся. – Яхненко уже умеръ, Косоговка давно уже принадлежитъ кому-то другому, но лягушекъ въ ней есть и теперь, сколько вамъ будетъ угодно».

Разумеется, у человека выдающегося ума и способностей, ужев 19 лет делавшего доклады о результатах своей исследовательской работы на общегерманском съезде врачей и натуралистов в Гиссене и далее продолжавшего свой непростой, но успешный научный путь, не могло не быть завистников и недругов – таковы издержки успеха, пожалуй, в любой деятельности, не только научной. К слову, был даже случай, когда Мечников, работая в Гиссене в лаборатории известного зоолога Лейкарта, в отсутствие последнего сделал самостоятельное открытие о свободно живущем раздельнополом потомстве гермафродитных паразитических нематод. Впоследствии Мечников обнаружил, что об этом его открытии о нематодах Лейкарт опубликовал статью с примечанием, что в работе помогал кандидат Мечников. Однако позже Мечников в своей статье в журнале Дюбуа-Реймона разоблачил Лейкарта. Так, после этого неприятного случая, в 1865 году Мечников уехал в Неаполь. В этой истории нет, наверное, ничего особенного, просто поражает сам факт посягательства со стороны почтенного, именитого и знаменитого зоолога на результаты исследований молодого, начинающего ученого, жившего тогда впроголодь в доме рыбака…

Что уж говорить о Российской империи, где Мечников нашел как множество соратников, так и, по-видимому, еще больше противников. К величайшему нашему сожалению, Одесса не стала исключением, а скорее оказалась последним пристанищем в этой стране для его величайшего гения. Нописал ли когда-то об этом сам Илья Ильич? Конечно же, писал. Причины отъезда за границу – вопрос, на который Илья Ильич ответил давным-давно в одной из своих автобиографических статьей под названием «Рассказ о том, как и почему я поселился за границей», собранных А.Е. Гайсиновичем и изданных в особом сборнике «Страницы воспоминаний» в 1946 году. И вот фрагменты этогорассказа Ильи Ильича: «Однажды, осенью 1879 г., когда я собирался урваться на Средиземное море, с тем, чтобы заняться исследованием вопроса о генеалогии низших животных, ко мне явилась студенческая депутация с просьбой не уезжать за границу. Мне было поставлено на вид при помощи прозрачных намеков, что в России готовятся важные политические события, которые потребуют присутствия всех передовых сил страны. В своем ответе я сказал, что считаю мою чисто научную деятельность слишком высокой для того, чтобы пожертвовать ею для чего бы то ни было, и уехал в Неаполь.

Но с каждым днем положение в России и особенно в университете становилась все более и более тяжелым. Политика со всей своей силой ворвалась в учебные заведения, и занятие наукой в них делалось все более и более затруднительным.

Одесский университет с самого своего основания отличался особенным изобилием неприятных дрязг. Как учреждение тогда еще новое, он не сливался с городом. Профессора, в большинстве выходцы из других университетов, были в Одессе новичками и не участвовали за крайними редкими исключениями ни в городском управлении, ни в банковых и тому подобных предприятиях. К тому же в Одессе не было других высших учебных учреждений, в которых университетские профессора могли бы занимать места. Ввиду всего этого деятельность их сосредоточивалась исключительно в университете. Все свободное от чтения лекций время профессора проводили в «лектории», где главным образом перетирались косточки товарищей, созидались, укреплялись и разрушались «партии». Выборы новых профессоров и должностных лиц (деканов, секретарей и пр.) составляли наиболее частую тему разговоров. Личные симпатии и антипатии играли очень важную роль при этом. […] Научная оценка кандидатов большей частью подчинялась личным чувствам. Политика в более тесном смысле долгое время оставалась в стороне. […] Только в самом конце 70-х годов между молодыми профессорами появились редчайшие представители более крайних направлений, т.е. социалисты настоящие, или катедер-социалисты.

Что касается меня, то я оставался все время моего пребывания в Одесском университете беспартийным и на выборах подавал свой голос за кандидата, имеющего наибольший научный ценз. […]

Моя беспартийность порицалась моими товарищами, которые уверяли, что общественная деятельность немыслима при таких условиях, ноя не отступал от своего правила, ценя науку очень высоко, а политику, наоборот, очень низко. Видя, однако же, что это мнение почти никем, кроме меня, не разделяется и что политика сверху и снизу начала заполнять университет, я все более и более стал уходить в свою лабораторию.

При таких-то условиях грянул гром. Последствия 1 марта 1881 г. чрезвычайно приострили все университетские отношения, и политический характер последних выступил с особенной яркостью. Хотя по закону действовал еще устав 1863 г., но в воздухе уже носился будущий устав 1884 г. Это выражалось в том, что очень многие постановления совета кассировались высшей властью, видящей во всем вопреки действительности, крамолу.[…] Положение профессоров, не имевших ничего общего с противоправительственными направлениями, но не видящих никакой надобности в этих преследованиях, сделалось буквально невыносимым. Лица, как автор этих строк, преданные исключительно науке и ненавидящие всякую политику, почувствовали себя в крайне тяжелом положении и стали тем более подумывать о выходе из него, что оно начало оказывать несомненное влияние на здоровье, особенно на нервную систему. Посещение советских заседаний сделалось настоящей пыткой при виде того, что там творилось. Кандидаты на кафедру, научный ценз которых был ниже всякой политики, делались профессорами и выставляли свое невежество с невероятным цинизмом. Лица, возмущенные этим, стали подумывать о выходе в отставку. Но как осуществить это намерение? Почти все профессора в Одессе были люди без средств, и некоторые при том обремененные семьей. Выход в отставку при таких условиях мог повлечь за собой еще худшие последствия. Положение мое было лучше в том отношении, что жена моя имела небольшие средства, а детей у нас не было никогда. Пользуясь этими преимуществами, я написал прошение об отставке и держал его в кармане на всякий случай.

Такой случай не заставил себя долго ждать. За все время моего пребывания в университетах в качестве студента и преподавателя все ненормальное в жизни их исходило почти всегда из юридического факультета. Я уже упоминал выше, что студенческие сходки всегда устраивались юристами. Впоследствии большинство препирательств в Одесском университете также начиналось среди профессоров юридического факультета.

В то время, когда реакция косила без разбора, осенью 1881 г., декан юридического факультета, пересматривая кандидатские диссертации студентов, кончивших курс весной того же года, нашел в числе их одну, своевременно одобренную факультетом и посвященную разбору деятельности политико-эконома Родбертуса фон Ягецова. Автором диссертации был утвержденный кандидатом Герценштейн, впоследствии депутат первой Государственной Думы, столь трагически и преждевременно погибший. Найдя, что в диссертации этой проводятся социалистические тенденции, декан предложил юридическому факультету постановить решение, чтобы на будущее время подобные диссертации бывали систематически отклоняемы. Постановление это вызвало целую бурю, в результате которой мое прошение об отставке, до того лежавшее в моем кармане, очутилось в руках ректора.

Студенты, а также многие профессора усмотрели в поступке декана прием с целью выставить профессора, одобрившего диссертацию, «неблагонамеренным» в политическом отношении. При господствовавшей в то время реакции предложение декана и последовавшее за ним постановление факультета могло повлечь за собой очень тяжелые последствия.

Несмотря на подавленность всего левого, а особенно крайне левого, студенты-юристы заволновались. Они устроили враждебную демонстрацию своему декану, повлекшую за собой строгое осуждение нескольких из них. Университетский суд в своей поспешности наказал, между прочим, студента, который, по убеждению его товарищей, не участвовал в демонстрации. Из-за этого возникла новая, еще более крупная история, сильно взволновавшая весь университет и его высшее начальство.

Попечитель Одесского округа, опасаясь, чтобы университетские беспорядки не произвели в правительственных сферах особенно неблагоприятного впечатления, решил принять чрезвычайные меры для успокоения студентов. С этой целью он пригласил меня вместе с одним профессором историко-филологического факультета и предложил нам убедить студентов прекратить сходки и демонстрации и приняться спокойно за продолжение прерванных занятий. Мы оба согласились воздействовать, но, находя, что источником зла был совершенно некорректный поступок декана юридического факультета, мы поставили условием, чтобы после окончательного успокоения студентов попечитель предложил декану сложить с себя эту должность, оставаясь профессором. Попечитель дал нам слово выполнить эту программу.

Заручившись таким обещанием, нам легко было уговорить студентов возобновить мирные занятия, так что жизнь университета вошла вскоре в свою нормальную колею. Попечитель, однако же, не исполнил данного им слова, ссылаясь на то, что он – лицо подначальное, чиновник, зависящий от министра и лишенный возможности действовать самостоятельно.

После этого мне не оставалось ничего иного, как уйти из университета. После всего, бывшего раньше, измена попечителя переполнила чашу. Так как средства мои не позволяли жить самостоятельно, то я еще несколько месяцев раньше заручился обещанием моего близкого друга, председателя Полтавской земской управы, выхлопотать мне место земского энтомолога. В те времена насекомые производили значительные опустошения на юге России, и мне пришлось заняться вопросом о мерах против этой беды. Полтавская земская управа выбрала меня на должность местного энтомолога, и я готовился приступить к ней, когда совершилось неожиданное семейное событие, изменившее этот план. Жена моя получила наследство, доходы с которого могли обеспечить наше существование. Мы начали с того, что поехали на Средиземное море, куда я давно стремился с целью продолжения своих научных работ. Таким образом я не сделался полтавским энтомологом.

Мое пребывание в Мессине […] имело последствием то, что из зоолога я должен был превратиться в патолога и бактериолога. Вернувшись в Россию, я снова поселился в Одессе, где устроил маленькую лабораторию на своей квартире. Таким образом шло дело около двух лет, но так как занятия бактериологией требовали больших средств, то мною вместе с двумя моими бывшими учениками было задумано устроить в Одессе бактериологическую лабораторию для открытых в то время Пастером прививок против бешенства, сибирской язвы и пр.

Одесское городское управление и Херсонская земская управа дали необходимые денежные средства для осуществления задуманного плана. Покинув государственную службу, я таким образом попал в услужение городу и земству. Поглощенный научной работой, практическую часть, т.е. прививки и приготовление вакцин, я передал моим молодым товарищам. Казалось бы, дело должно было пойти успешно. Вновь возникшее бактериологическое учреждение с жаром принялось за работу, но против него начали оказывать противодействие. Местные представители врачебной власти стали производить нашествия с тем, чтобы усмотреть какое-нибудь нарушение правил. В Медицинском обществе устраивали настоящую травлю против всякой работы, выходящей из новой лаборатории. Инстанции дававшие средства требовали практических результатов. Работы же для достижения последних встречали постоянные препятствия. Для истребления сусликов, вредящих посевам злаков на юге России, нами было предложено испробовать действие бактерий так называемой куриной холеры. С этой целью в лаборатории начали производить опыты, но в один прекрасный день мною было получено предписание одесского градоначальника, чтобы немедленно прекратить их. Мера эта была принята по воздействию местных врачей, которые под влиянием фельетона одной петербургской газеты, написанного очень бойко автором, не имевшим понятия о бактериологии, уверили градоначальника, что бактерии куриной холеры могут превратиться в заразное начало азиатской холеры.

Генерал-губернатор, к которому я должен был обратиться, отменил постановление градоначальника, но тем не менее вся эта перипетия не осталась без влияния на деятельность лаборатории. К тому же – и это оказалось особенно важным впоследствии – среди немногочисленных деятелей ее обнаружился глубокий раскол. Лица, взявшие в свои руки прикладную деятельность, перестали работать согласно, я же, погруженный в научную работу, не мог их заменить, и это тем более, что, не имея диплома на звание врача, я не имел права делать прививок людям. Очутившись в таком положении, я увидел ясно, что мне, теоретику, лучше всего удалиться, предоставив лабораторию в руки практиков, которые, приняв на себя ответственность, смогут лучше выполнить свою роль. Но так как я страстно хотел продолжать свои научные работы, то мне нужно было во что бы то ни стало найти убежище, в котором бы я мог спокойно предаться своим занятиям. В России в то время, кроме одесской, не было другой бактериологической лаборатории. Принц А.А. Ольденбургский задумал основать в Петербурге большой бактериологический институт. Но проученный одесским опытом и зная, как трудна борьба с противодействиями, возникающими без всякой разумной причины со всех сторон, я предпочел поехать за границу и найти себе там тихий приют для научной работы. Сначала я посетил несколько немецких лабораторий, но тотчас же убедился в том, что условия там для меня совершенно неподходящие. Оттуда я поехал в Париж, где в то время (в 1887 г.) строился Пастеровский институт. Увидя, что там готовится большое здание с многочисленными лабораториями, но что в то же время наличный персонал очень невелик, я спросил Пастера, согласился ли бы он предоставить мне одну или две комнаты в новом институте, в которых я мог бы свободно работать в качестве частного лица. Пастер и его сотрудники отнеслись к этому предложению очень сочувственно, и ко дню открытия института (2 (14) ноября 1888 г.) мне было предоставлено очень хорошее помещение и предложено звание «заведующего отделением» (chefdeservice). Вскоре у меня появились ученики, вследствие чего мне было отведено целое большое отделение института; я был привлечен к чтению лекций, и вот в течение двадцати и одного года я продолжаю занятия, о которых я мечтал всю жизнь. В Париже, таким образом, могла осуществиться цель научной работы вне всякой политической или какой-либо иной общественной деятельности. В России же препятствия, исходящие и сверху, и снизу, и сбоку, сделали подобную мечту невыполнимой. Можно было бы подумать, что для России еще не настало время, когда наука может оказаться полезной. Я с этим несогласен. Я думаю, напротив, что и в России научная работа необходима, и от всей души желаю, чтобы в будущем условия для нее сложились более благоприятно, чем в те времена, о которых я повествовал в предыдущих строках». (Севр, 10 (23) октября 1909 г.).

Справка

Илья Ильич Мечников (1845-1916) был избран иностранным членом (Foreignmember) Королевского Общества (RoyalSociety) в 1895 г., членом (membreassociе́) Парижской Академии медицины в 1900 г., почетным академиком Петербургской Академии Наук в 1902 г., Военно-медицинской академии 1908 г. и членом Шведского медицинского общества (SocietasMedicorumSuecana) в 1900 г. Кроме того, Мечников был почетным членом Венской (1911), Нью-Йоркской (1912), Ирландской (1912), Румынской (1911), Парижской (1904) и Бельгийской (1905) Академий наук и множества других институтов, университетов и обществ. (Из сборника автобиографических статей «Страницы воспоминаний»).

Литература:

1.Де-Рибас А.М. Старая Одесса. Исторические очерки и воспоминания. – Одесса, 1913.

2.Карлик Л.Н. Выдающиеся деятели русской медицины // Мечников. – М., 1946.

3.Мечников И.И. Страницы воспоминаний. Сборник автобиографических статей. / Составитель А.Е. Гайсинович. – 1946.